Последняя Золушка  - Наталья Костина

Мне показалось, что она, эта женщина с восточным разрезом глаз и волной блестящих каштановых волос, растерялась от моего внезапного напора.

— Я была уверена, что он нежно любил жену… — пролепетала она. — Он же… он за нее умер!..

— Любил? — хмыкнул я. — Любил?! Умер за любовь?! Большей глупости я давно не слыхал! Ваш дорогой Александр Сергеевич бесился оттого, что он не титулован, не велик, не богат и к тому же погряз в долгах! Да, он чувствовал, что он гений, но все эти, вокруг, были богаты и титулованы, и ни черта не смыслили в поэзии! Они считали его просто одним из острых на язык салонных говорунов, не больше, — вот отчего он буянил и без конца провоцировал дуэли! Оскорблял вполне респектабельных и довольных жизнью, потому что сам был не таков, спал с их женами и дочерьми, а потом еще и рассказывал об этом всему свету! И теперь вы говорите мне о том, что он якобы чисто и страстно любил жену! Да никого он не любил, вот как мне сдается! Что-то я горячусь… простите. Если у вас есть время и желание, я выскажу мою точку зрения на это все не так путано… и хорошо было бы сварганить кофейку, потому что беседа может оказаться некороткой! Жаль, я был настолько недальновиден, что не взял с собой хотя бы кипятильник! Здешний кофе хорош, но я ужасно не расположен за ним идти… Ладно, попробую обойтись без кофеина! Спать все равно пока не хочется! Так вот, дорогая моя Кира Юрь…

— Можно просто Кира! — быстро сказала она. Глаза у нее сверкали. Похоже, ее не обидели мои резкие выпады в адрес гения и в кофеиновой подпитке она тоже не нуждалась.

— Так вот… Начнем с высказывания графини Волконской… или она была не графиней, а княгиней? Ладно, не суть важно… потому что строки из ее письма я помню очень хорошо и приведу довольно точно: «В сущности, он обожал только свою музу и поэтизировал все, что видел. Он считал своим долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми он встречался». То есть это не моя неверная точка зрения, как вы могли решить, а видение современников поэта, и оно типично! Даже для тех, кто искренне почитал и восхищался его талантом!..

— Слушайте, откуда вы все это знаете? — несколько ошеломленно спросила она.

«Книжки надо читать», — в еще не прошедшем запале хотел ответить я, но вовремя прикусил язык. Не нужно было ее обижать. Потому что она, несомненно, читала. Просто это были другие книги. Возможно, куда более сложные и более полезные. Такие книги, в которых я совсем не разбирался и не понял бы и половины изложенного. Просто у нее, у этой женщины, было ДРУГОЕ предназначение. Например, вылечить меня, если я подхвачу какую-нибудь проказу или там нервную горячку! Она тотчас примчалась бы, хоть и в три часа ночи, и сидела бы рядом, положив руку на мой жаркий лоб. Потому что это ей было нужно, это было ее работой и одновременно ее интересом. Я не люблю слово «долг». Ненавижу обязанности и всякие там долги — перед теми, кого давно не любишь, например…

Эта женщина смотрела на меня пристально и совершенно не как на больного, которого надо было спасать. Мне захотелось никогда больше не лежать и, распростершись, слабым голосом жаловаться на мурашки, которые онемение, и подставлять свои интимные части тела исключительно для уколов. Я желал, чтобы она, которая позволила называть себя просто Кирой, села рядом совсем по другому поводу. Чтобы она хотела меня так же, как я сейчас вдруг, внезапно и очень сильно захотел ее. Наверняка пресловутый Пушкин так же, почти по-скотски хотел свою жену до свадьбы, чинно сидя где-нибудь у рояля и раздевая девушку глазами. До того, как он утолил свое желание и стал хотеть других женщин. А чего хотела она, Натали? Красавица с чуть раскосыми глазами и лицом такой красоты, на которое и сейчас хотелось смотреть всем?

Внезапно я рассердился на самого себя сразу и за все: и за то, что приехал сюда, полный планов и намерений, а вместо этого занимаюсь чем попало — ужинаю и сплетничаю непонятно с кем, строю глазки девицам, которые, оказывается, на голову умнее меня и, небось, еще и насмехаются за моей спиной! Потом так же непонятно и вдруг заболеваю, а теперь еще и возжелал доктора своего! Высказывая свою сомнительную точку зрения на такую фигуру, как Пушкин! Где я, а где он?! Но остановиться я уже не мог:

— И во всем случившемся с гордостью нации принято винить его жену! Которая просто хотела быть счастливой и любимой, а вместо этого ей постоянно приходилось узнавать о новых романах благоверного! Да еще выслушивать попреки и выдерживать приступы его африканской ревности! И при этом бедняга вела дом и его дела, потому что он был попросту на это не способен, или же ленился, или то и другое вместе! И Наталья Николаевна не сидела в прелестной позе, сложив ручки на коленях, как на своих парадных портретах, а закладывала и перезакладывала имущество, унижалась перед лавочниками, считала медяки и ходила в затрапезе… И жила вовсе не в хоромах, а вместе с сестрами, и по ночам лежала в своей зачастую пустой и одинокой постели, думая не о балах, а о том, что долги растут как снежный ком, и что дрова снова вздорожали, а у детей, живущих в проходных комнатах, то душно, то сквозняки…

— Это что, правда? — недоверчиво спросила Кира. — Или вы… шутить изволите, как в этих ваших… сказках?

Неожиданно весь мой запал, а заодно и острое желание ее обнять куда-то пропали, я почувствовал усталость и пустоту… ничего больше. Была глубокая ночь, которой предшествовал длинный, бессодержательный и тяжелый день…

— Простите, — устало ответил я. — Но… это не шутка, не сказка… просто точка зрения. И… немного архивных изысканий. Я когда-то собирался написать большую работу по Пушкину… но не срослось. Вместо этого я выдумал Макса и забросил науку. А потом… потом Макс уже не выпустил меня, сожрал с потрохами. А шучу… шучу я только с этими… у меня под началом, знаете ли, целых девять Золушек! И еще Серый Волк и Золотая Рыбка. Я сам предложил им назваться героями сказок — и вот что из этого вышло. Особенно мне повезло с Золушками. Вот уж не думал, что так получится! До сих пор иногда путаюсь, какая из них под каким номером! И мучаюсь проблемами идентификации!

— Бедняга! — сказала она с насмешкой. — Ну, я, наверное, пойду? Лев…

— Просто Лев, — быстро сказал я. — Хотя мне, наверное, при таком обилии сказочных персонажей надлежало бы назваться как-то соответственно. Например, Трусливый Лев — это, если помните, из «Волшебника Изумрудного города»… Хотя сказочка эта краденая, и персонаж краденый, и мой Макс тоже отчасти не мой… сборная солянка!.. — Я поморщился словно от зубной боли.

— Не нужно так! — тихо промолвила она и взяла меня за руку. — Не нужно так… Лев… не Трусливый Лев, нет. Вы не похожи на труса… и наверняка вы не трус. Просто вас что-то мучает… я вижу.

— Все мы сами себя мучаем! — бросил я сумрачно.

Очарование вечера исчезло. За окнами была непроглядная тьма, вязкая, чернильная, как и в моей душе. Я сидел в чужой комнате — комнате без лица, без привычного мною всегда и везде устраиваемого беспорядка, без своих книг, безделушек, сувениров — безо всех тех вещей, житейского хлама, который копится вокруг как сор, как некая пена, но который почему-то необходим и без которого неуютно, хотя и можно обойтись, взяв с собой всего две сумки действительно нужного, как я и сделал.